Комната была узкая, с отслаивающимися цветочными обоями. Пахло старыми утюгами и котами в коридоре. Марина сидела на краю кровати, развязывая шнурки, ноги ныли после долгого рабочего дня. Сегодня в клинику привезли хаски с ножевым ранением. Ребята из соседней деревни просто объяснили: «Он подрался возле заброшенного дома». Марина не задавала лишних вопросов. Главное, собаку спасли.
Она сняла блузку, аккуратно повесила ее на гвоздь и отодвинула занавеску, скрывавшую ее мини-кухню: чайник, кастрюлю с гречкой и одну-единственную чашку с треснувшим ободком. За стеной снова перекрикивались соседи из третьей квартиры. Но Марина уже не обращала на них внимания. Она включила радио на «Ретро FM», заварила себе чай и села на подоконник, уставившись на желтую рамку напротив. Обычный вечер. Еще один. Как сотни других.
Запах пыли, старых утюгов и кошек все еще держался. По радио — любовная песня времен Перестройки. Гречневая каша остывала в чашке. Марина посмотрела на окна напротив, где тоже, кажется, только что кто-то вошел: снял пальто, сел за стол. Такой же одинокий, как и она сама, — может быть, не в общей комнате.
Она приложила палец к холодному окну и улыбнулась. Странный был день. Сначала раненая собака. Потом — он.
Он появился около полудня. Он держал на руках окровавленную собаку и казался на удивление спокойным: без шляпы, в легком пальто, очки запотели. Приемная была полна: одни начинали нервничать, другие злиться. Но Марина сразу его заметила. Не потому, что он был красив; он просто не паниковал. Он вошел так, словно точно знал, что делать.
«У вас есть хирург?» — спросил он, глядя ей прямо в глаза. «Он еще жив».
Марина только кивнула и повела его в операционную. Дальше были перчатки, скальпель, кровь. Он держал собаку за уши, она зашивала рану. Он ни разу не дрогнул.
После операции он вышел за ней в коридор. Собака отдыхала под капельницей. Он протянул руку.
— Артем.
— Марина.
— Ты спас ее.
— Мы, — поправила она.
Он слегка улыбнулся, его взгляд смягчился.
— У тебя руки не дрожали.
— Привычка, — пожала она плечами.
Он помедлил у двери, словно хотел что-то добавить, потом передумал. Он дал ей маленький листок бумаги с номером — «на всякий случай». Марина сунула его в карман и забыла о нем до вечера.
Вечером она нашла возле ключей листок бумаги. Номер был аккуратно написан синей ручкой: Артем.
Она еще не знала, что это будет началом чего-то большего. Просто странное тепло, поднимающееся внутри нее — сначала как обжигающий чай, потом как расцветающая весна.
На следующее утро она опоздала всего на десять минут, но в приемной уже председательствовала раздраженная женщина с мопсом и подросток в капюшоне. Типичный день: травма, блохи, укусы, стригущий лишай. К полудню спина начала протестовать.
И в три часа дня он снова появился. Без собаки, но с двумя кофе и пакетом пирожных. Он стоял у входа, немного смущенный, неловко улыбаясь.
– Могу ли я?
Марина вытерла руки о блузку и удивленно кивнула.
— У тебя больше нет причин…
— Да. Спасибо. И предложить вам прогуляться после работы. Если вы не слишком устали.
Он ничего не форсировал, ничего не торопил. Он просто сказал это — и замолчал, предоставив ей выбор. И вдруг стало легче.
Она согласилась. Сначала до остановки, потом они срезали путь через парк. Он шел рядом с ней, рассказывая, как нашел собаку, почему выбрал их клинику, где живет. Он говорил просто, без пафоса. Только его пальто и часы казались дорогими.
— А ты чем зарабатываешь на жизнь? — спросила она, когда они дошли до пруда.
— Я работаю в сфере IT. Это скучно, знаешь ли: коды, системы, проекторы, голограммы… — он улыбнулся. — Хотел бы я заниматься тем, чем ты. Чем-то настоящим. Грязным, живым.
Марина смеется — впервые за этот день.
Уходя, он не поцеловал ее, а просто взял ее руку и нежно сжал.
Через два дня он вернулся — с поводком. Собаку отпустили.
Вот как все началось.
Две недели он приходил почти каждый день: иногда выпить кофе, иногда забрать собаку, иногда просто сказать: «Я скучала по тебе». Сначала Марина держалась на расстоянии — слишком громко смеялась, говорила слишком официально. Потом перестала. Он стал неотъемлемой частью ее жизни: не дополнительным охранником, а теплым одеялом в холодную ночь.
Она заметила, что ее комната стала опрятнее, что она больше не пропускала завтрак. Даже самый старший член этажа заметил: «Марина, ты выглядишь лучше». Она улыбнулась без злобы.
Однажды вечером, когда она собиралась идти домой, он ждал ее у двери, одетый в темную куртку, держа термос и выглядевший счастливым.
— Я украл тебя. Надолго, — сказал он.
— Я устала, — ответила она.
— Тем более.
Он повел ее к своей машине: в салоне витал аромат цитрусовых и корицы.
— Куда мы идем?
— Тебе нравятся звезды?
— Комментарий?
— Настоящее ночное небо. Никаких уличных фонарей, никакого загрязнения.
Сорок минут езды. Ночь была темной, только фары пронзали темноту. В поле стояла старая пожарная вышка. Он поднялся первым, затем помог ему подняться по лестнице.
Там, наверху, было холодно, но тихо. Над ними — Млечный Путь, несколько самолетов, медленно плывущие облака.
Он налил ей из термоса чай. Несладкий — как раз такой, как она любила.
«Я не романтик», — сказал он. «Я просто подумал, что, проводя столько времени в окружении боли и криков… нужно дышать».
Марина молчала. Странное чувство росло внутри нее — словно старая трещина в кости начала заживать. Больно, но это правда.
— А если я испугаюсь? — осмелилась она.
— Я тоже, — просто ответил он.
Она посмотрела на него и впервые без сомнений и колебаний сказала себе: «Может быть, все это не напрасно».
С тех пор он не водил ее в рестораны со звездами Мишлен и не дарил ей колец. Он просто был рядом: ходил на рынок по выходным, ждал ее смены, помогал с кормом. Однажды он остался в клинике во время операции — он спросил: «А если бы вы не были ветеринаром, чем бы вы хотели заниматься?» И внимательно слушал, как будто ответ действительно имел значение.
Марина продолжала жить в своей комнате, стирала одежду вручную, вставала в 6:40 утра. Но появились новые подробности: свитер на крючке, ключ висит на общем крючке, кофе, оставленный на плите — тот, который она так и не купила. И новая привычка: прислушиваться к каждому звуку на лестнице, надеясь, что он там.
Однажды в клинике отключили отопление. Привыкшая к холоду, Марина не обратила на это внимания, но Артем приехал в тот день раньше, во время обеденного перерыва, неся с собой небольшой обогреватель.
«Здесь как будто холодильник», — сказал он, прислонив его к стене. «Я не хочу, чтобы ты заболел».
«Я не хрупкая», — ответила она, но все равно включила камеру.
Он стоял у двери, словно не желая уходить.
— Послушай, — вдруг сказал он. — Рядом с тобой я чувствую какое-то особое спокойствие. Может быть, даже слишком. Странно?
— Не совсем, — пожала она плечами. — Я — это просто я.
Он сделал шаг к ней, нежно обнял ее — без страсти, не спеша. Так, как обнимаешь того, кому полностью доверяешь. Она не отстранилась. Наоборот, прижалась, положив голову ему на грудь. И поняла: вот он, наконец, тот, кому она могла доверять.
С того вечера он стал задерживаться. Иногда он оставался на ночь, иногда он варил кофе утром, пока она зевала, ворча, что опоздала. Она пыталась сохранить свою отстраненность, но это было невозможно: он стал незаменимым. Молча, бесшумно, почти изнутри.
Однажды, собираясь уходить, он сказал:
— Ты единственный человек, которому я могу доверять. Ты знаешь это?
И она знала.
— Ты единственный человек, которому я могу доверять.
И он ушел.
Марина долго стояла у окна, глядя, как уезжает ее машина, мигая в воздухе указателем поворота. Это были слова, вызывающие скорее беспокойство, чем радость: как будто ее выделили из толпы и оставили одну.
На следующий день пришло сообщение:
«Пятница, ужин у моей матери. Я бы хотел, чтобы ты пришел. Просто познакомиться».
Она посмотрела на экран, затем коротко ответила:
” Все в порядке. “
В пятницу она надела серое платье — своего класса, то, что она сохранила со времен обучения. Она поправила тушь и уложила волосы. Ее ассистент принес ей ожерелье:
— Носи его. Это придаст тебе изысканный вид.
— Спасибо, я постараюсь не путаться в своих инструментах, — улыбнулась Марина.
Дом был сделан из стекла и камня. Швейцар открыл ворота, словно приветствуя знатную персону. Машина Артема уже стояла на подъездной дорожке. Он вышел и слегка обнял ее, но в его объятиях было что-то обыденное: сдержанная нервозность.
Они почувствовали вкус лаванды, смешанный с более ярким ароматом. Появилась Инга Сергеевна, изящная, как живая картина: высокая, прямая, в темно-синем платье, с застывшей улыбкой на губах.
— Добрый вечер, Марина, — сказала она. — Артем мне так много о тебе рассказывал. Заходи.
Марина пожала протянутую руку.
— Добрый вечер. Спасибо за приглашение.
— С удовольствием. Всегда приятно встречаться с теми, кто влияет на выбор моего сына.
За столом три блюда, пять персон, один официант. Марина чувствовала себя как музейная мебель — красивая, но не на своем месте. Артем пытался оживить разговор о кино, путешествиях, собаке. Но Инга элегантно перевела все на искусство, галереи, «Новая коллекция Элеоноры — вы ее, наверное, не знаете, дочь нашего партнера, у нее прекрасный вкус».
Марина слушала, кивала, делая храброе лицо. Но внутри она чувствовала себя обреченной быть не более чем обычным фоном — паузой в более крупном событии.
Когда Инга встала и небрежно сказала:
— Артем импульсивен, это пройдет.
Марина впервые посмотрела ей прямо в глаза:
— Я не прохожу. Я настоящий. Хотите верьте, хотите нет.
Женщина слегка приподняла бровь.
— Это то же самое.
После ужина Артем отвез ее домой. В машине повисла тяжелая тишина. Выйдя из здания, он взял ее за руку.
– Извини.
– За что ?
— Что все это больше говорит о них, чем о вас.
Марина кивнула:
— Это обо мне. Не волнуйся.
Он поцеловал ее в лоб. Осторожно. Почти как на прощание.
Вернувшись в свою комнату, она убрала жемчуг и аккуратно положила его на стол. И вдруг поняла: в этом доме для нее нет места. Даже если он там живет.
Прошло две недели с ужина у матери. Артем все реже опаздывал, ссылаясь на занятость работой, проектами, «сбоем в системе». Он не избегал ее, но колебался — словно на распутье. Марина не хотела об этом думать: если вы любите друг друга, все получится, правда? Ведь она тоже не идеальна.
Затем он пришел с букетом, бутылкой шампанского и маленькой серебряной коробочкой. Однажды в пятницу, когда она была в пижаме, а ее волосы были еще влажными.
«Я люблю тебя», — сказал он, опускаясь на колени. «Неважно, кто еще, я хочу, чтобы ты была моей женой».
Марина рассмеялась, потом обняла его и спросила:
– Вы уверены?
— От тебя, да.
Они решили пожениться быстро: Артему хотелось «что-то простое, без излишеств». Лофт, музыка, фуршет. Коллега одолжила ему нежное кружевное платье, немного великоватое в талии, но «идеальное».
Она никого не пригласила, кроме тети Гали, которая ее воспитала. Та отказалась:
— Марина, у меня давление нестабильное, извините. И вообще, это не совсем ваш мир…
В день «Д» Марина встала в пять утра. Она погладила платье, нанесла макияж перед маленьким зеркальцем и выпила кофе, глядя в окно. Сердце колотилось — не от радости, а от беспокойства, как перед большим прыжком.
Когда она пришла, все было как в кино: белые гирлянды, живая музыка, мимозы на столах. Фотографы и официанты сновали вокруг. Под аркой, украшенной цветами, ее ждал Артем, сияя.
Марина шагнула вперед; ее сердце подскочило к горлу. Он посмотрел на нее… и уверенно пошел прочь, чтобы присоединиться к молодой женщине, которая вошла с мужчиной в дизайнерском костюме. Высокая, ухоженная, в розовато-бежевом оттенке.
— Элеонора, — объявил он. — Ты моя невеста. Моя любовь.
Марина застыла под аркой, платье ее сдвинулось, плечи застыли. Он обернулся:
— Извините, вы, должно быть, ошиблись комнатой.
Потом он расхохотался. Раздались аплодисменты. Кто-то крикнул: «Браво!»
Марина не двигалась. Она просто наблюдала за происходящим: Артем целует Элеонору, Инга ее приветствует, гости все снимают на камеру.
Это было шоу. И она была второстепенным персонажем.
Она обернулась, ее платье висело, ее туфли-лодочки грохотали по полу. Никто не обратил на нее внимания. Шум заглушил ее шаги.
И вдруг наступила оглушительная тишина, в которой было слышно каждое биение сердца.
Марина выбежала из вестибюля, сбежала по лестнице и выбежала на улицу под весенний дождь. Никто ее не узнал и не оглянулся. Она бродила на шатких каблуках, в грязной юбке и с размазанным макияжем.
Придя на автобусную остановку, она села на тротуар. Машины проносились мимо, унося с собой неведомые судьбы. Ее собственная теперь казалась ей чужой.
Рядом притормозил черный внедорожник. Дверь приоткрылась. Обеспокоенный голос:
— Простите меня… Вы ведь Марина, да?
Она подняла голову. Перед ней стоял элегантный мужчина лет шестидесяти, на лице его было написано беспокойство. Он показался ей знакомым, хотя она не понимала почему.
— Я не помню, — прошептала она.
Он вышел и поклонился:
— Два года назад, около родильного отделения, у меня случился сердечный приступ. Все проходили мимо, кроме тебя. Ты остановил меня, положив голову тебе на колени, вызвал скорую, держал за руку.
Марина моргнула. В ее памяти промелькнул фрагмент: холод, снег, сирена. Она уступила дорогу автобусу, но спасла жизнь.
— Это был ты…
— Да. С тех пор я ищу тебя, чтобы поблагодарить. Ты ушла, не сказав ни слова, а потом… Я сразу тебя узнала.
Он взглянул на ее влажное платье, на ее лицо без макияжа, на ее ощутимую боль.
— Поднимайся, — предложил он. — Иди ко мне, отдохни. Потом посмотрим.
Она пошла наверх. Без вопросов — ей некуда было идти дальше.
Запах кожи и свежей мяты наполнил комнату. Он представился: Георгий Анатольевич. Не говоря ни слова, он предложил ему теплое одеяло и включил обогреватель.
Через некоторое время он сказал:
— Я живу в сельской местности. Со старшим сыном Вадимом полгода назад произошел несчастный случай: он потерял одну ногу, но другую чудом удалось спасти. Раньше он был гидом по скалолазанию. Сейчас он почти не разговаривает и отталкивает помощников.
— Почему вы думаете, что я могу помочь?
Джорджи улыбнулся.
— Потому что ты спас меня, не для утешения. Потому что ты поступил правильно, без колебаний.
Они поднялись наверх. Георгий постучал:
— Вадим, можно?
Ответа нет.
Он открыл дверь. Светлая комната, кресло у окна. Там был Вадим, бледный, с жесткими чертами лица, с многодневной щетиной, руки опущены. Костыли лежали возле кресла.
— Это Марина. Она поживет у нас. Посмотрим, сможет ли она быть… полезной для вас.
— Мне никто не нужен, — выплюнул Вадим. — Еще меньше «полезных».
Марина подошла и села на подоконник:
– Привет.
Он не двинулся с места.
— Почему мужская рубашка?
— Мой был испачкан. Ты решил, что я здесь, чтобы спасать людей. Я не могу видеть страдания. Если хочешь, чтобы я ушел, скажи это ясно. Не сквозь зубы. С меня хватит театральности.
Тишина. Вадим наконец поднял глаза и внимательно ее осмотрел.
— Ты странный.
— Да. И я не сиделка. Я Марина. И я не буду играть для тебя в куклу.
Он усмехнулся, и на его лице мелькнула мимолетная улыбка.
— Ладно, Марина. Посмотрим, кто победит.
Первую ночь она почти не спала. Мысли кружились, как мухи. Она снова увидела его взгляд, его гнев. Ее беспокойство росло: Вадим не был сломлен, просто взбешен. А это означало, что он все еще чувствовал.
В семь часов утра Джорджи уже ушел, оставив записку:
«Чувствуйте себя как дома. Просто будьте собой». Он улавливает это даже в тишине.
Марина сварила кашу и кофе. И тут она услышала стук — упал костыль. Она схватила чашку и пошла наверх.
Дверь Вадима была приоткрыта. Он стоял там в футболке и штанах, держа в руках книгу, но глядя в стену.
— Завтрак? — предложила она.
Ответа нет.
— Я не буду приносить тебе еду. Если ты голоден, кухня внизу. А так — оставайся здесь и дуйся. Я тебе не нянька.
Вадим смотрит свирепо:
— Как думаешь, мне следует тебя поблагодарить?
— Нет. Я думаю, пора перестать вести себя как неудачник.
Он резко повернулся:
– Что вы сказали?
—Лузер. Ты барахтаешься в своей королевской осанке. Да, это тяжело. Но ты не первый, кто терпит неудачу. И ты ведешь себя так, будто весь мир тебе что-то должен.
Он молчал. Не от злости, а от нехватки слов.
Марина вздохнула:
— Ладно, я спущусь. Завтрак на плите. Решать тебе.
Она вышла, не закрыв за собой дверь, и впервые за долгое время почувствовала внутри себя новое движение — не страх, не маску, а правду.
Двадцать минут спустя, неуверенные шаги. Он поднялся на кухню, не слыша костылей, и сел.
— Каша остыла, — сказал он.
— А ты умеешь разогревать?
Он пожал плечами и ушел. Но чашка осталась пустой.
На третий день он спросил ее:
— Вы все еще сохраняете темп?
— Да, так проще.
Он кивнул, как будто сам себе:
— А если бы это было не так?
— Берешь лопату или ложку — что угодно — и делаешь работу.
Он слегка улыбнулся.
На пятый день он спросил:
— Не могли бы вы помассировать мне спину? Что-то застряло.
Она передала ему тюбик крема, вымыла руки — клинический рефлекс — и вернулась наверх. Он был без рубашки, рубашка его матери выцвела на кресле, его спина была отмечена длинными шрамами.
— Я не люблю спрашивать, — пробормотал он.
— Я не думаю об этом. Я это делаю.
Она нежно массировала, словно раненого зверя. Он дышал глубже, успокаиваясь.
— Ты меня не боишься? — спросил он.
— А почему я должен это делать?
— Иногда я даже не знаю, зачем встаю.
Она остановилась:
—Я тоже, пока однажды утром не встану и не сварю кофе. Потому что я жив.
Он кивнул, словно сдерживая это.
Когда она закончила:
— Спасибо, — выдохнул он.
Его самое первое «спасибо».
Она вышла на террасу и закурила — она их больше не курила, но сегодня она была ей нужна, чтобы осознать, что человек, который мог бы стать героем, только что открыл ей дверь. Не из-за боли, а ради правды.
На следующий день она встала в семь часов, как всегда. Чайник, радио — ритуалы остались прежними, но без оболочки прежнего. Дом вибрировал другой жизнью, не тоскливой, а полной воздуха и бриза.
Около полудня Вадим спустился вниз самостоятельно. Увереннее, без скрипа костылей, он налил себе чашку чая.
— Пойдем, прогуляемся? — неожиданно предложил он. — Пока светло.
– СЕЙЧАС ?
— Да. Я хочу попробовать. Ты пойдёшь?
Она кивнула.
Он одевался медленно, один: куртка, шарф, ботинки — все сам. Когда он проходил через дверь, он наткнулся на косяк и тихо выругался.
— Нужна помощь?
— Нет. Я справляюсь.
Воздух снаружи был свежий и чистый. Они пошли по небольшой тропинке вокруг дома. Шаги Вадима раздавались эхом в ровном ритме.
— Там мы с отцом делали качели, когда мне было десять. Потом мне захотелось вести себя как взрослый, и я их сломал. Я был глупым, — сказал он.
— Все ломают вещи. Главное — потом их починить.
Они дошли до края поля. За оградой — поле под серым, тихим небом.
— Тебе снились сны? — спросил он.
— Да. Тогда мне пришлось выбирать между мечтой и жизнью. Я выбрал жизнь.
– Смелый.
— Нет. Упрямый.
Они стояли там, уставившись на горизонт. Ветер играл с их волосами. И в этой тишине больше не было боли, только покой и крошечная частичка надежды.
— Спасибо, что не ушли в первый же день, — сказал он вдруг.
— Спасибо, что наконец-то вышли из комнаты, чтобы поесть, — ответила она.
Он улыбается:
— Если бы ты был другим, я бы не вышел.
— К счастью, я не умею быть никем другим.
Он посмотрел на нее, и в его взгляде легко было увидеть смесь боли, доверия и привязанности.
– К счастью.
Обратный путь прошёл в темноте. Молча, бок о бок, как те, кто больше не боится идти — не позади, а вместе.
Дома Георгий разжег огонь на террасе. Внутри царило уютное тепло. Вадим повесил пальто, затем спросил:
— Завтра реабилитация. Ты пойдёшь со мной?
Марина улыбается:
— Как думаешь, я справлюсь?
— Ты уже месяц со мной управляешься. Реабилитация — это проще пареной репы.
– Я буду там.
На следующий день они были вместе в клинике. Вадим делал упражнения, ворча, потея, но не сдаваясь. Марина осталась рядом с ним, молча, наблюдая. Со всеми усилиями она сказала себе, что хочет остаться. Не из жалости или долга, а из уважения к нему… и к себе.
На обратном пути мы остановились у озера и выпили кофе в машине. Город был далеким и невдохновляющим.
— Я думал, ты уйдешь, — сказал Вадим, глядя на улицу. — Первый день. Второй. Третья неделя.
— Я думал, ты никогда не заговоришь со мной.
— Мы оба облажались, да?
Марина коснулась его руки:
— У нас не будет выбора, если мы останемся.
Он не убрал руку. Наоборот, он положил свою поверх нее. Без акцента.
— Не знаю, как это назвать, — пробормотал он. — Но без тебя еще хуже.
— Я тоже, — призналась она. — Без тебя пусто.
Он смотрел на нее, как в тот день, когда он впервые вышел из своей комнаты. Уже не с вызовом, не с болью, а с надеждой.
— Значит, нам хватит притворяться, что это временно?
Марина сжала пальцы:
— Да, мы остановимся.
Они не сказали «Я люблю тебя», не дали торжественного обещания: они просто стояли там, глядя на дорогу. Начинал падать снег.
Через полгода, в саду, под яблоней, Вадим надел кольцо на палец Марины. Просто, без вычурности, подлинно. Никакого показухи.
Весна пришла тихо, снег растаял тихо, почки раскрылись на дереве — том самом, где когда-то давно он надел ей кольцо. Она сказала «да» — без фанфар, без помпы.
Они жили в одном доме, вместе. Не как опекун и пациент, а как два человека, осознающие, что выбрали друг друга. Она вставала рано, он позже. Она готовила ему кофе, он ворчал, когда она забывала завтрак. Они спорили, они смеялись, они жили.
Однажды вкус чая стал странным. Затем запах кофе стал отталкивать ее. Наконец, появился тест: две полоски.
Марина, стоя на краю ванны, держала в руке тест. Мир не вращался: он замер, как и должен был.
— Вадим? — позвала она.
Он вошел в мягкие спортивные штаны, с полотенцем через плечо.
– Что ?
Она протянула ему тест. Он уставился на него, не в силах произнести ни слова.
– Это…
– Да.
Он сел на край кровати. Молчал. Потом поднял глаза, его глаза были напряжены.
— Ты боишься?
— Нет.
— Я, да.
— Тогда мы доберемся туда. Страх — для тех, кто действительно заботится.
Он обнял ее не крепко, но искренне — как обнимают человека, который, как ты знаешь, будет с тобой вечно.
В тот же вечер приехал Георгий Анатольевич. У него в голове было тысяча мыслей — презентация через два дня, чердак, партнеры, старые связи.
«Это будет прекрасно», — сказал он. «Вы обе приедете, особенно ты, Марина. Ты теперь часть семьи. Посмотрим».
Она кивнула, а затем спросила в коридоре:
— А те, что из прошлого, там будут? Те, что из ковчега?
Он серьезно посмотрел на нее.
— Они придут.
Марина снова кивнула.
— Хорошо. Я пойду.
Он не ответил, только положил ей на плечо руку, теплую и отеческую.
В ту ночь Марина стояла у подоконника с чашкой холодного чая в одной руке, Вадима — в другой. Они не разговаривали: смысла не было. Они просто были там. Действительно были там.
И в отражении оконного стекла она наконец узнала себя: не ту девочку под аркой, не ту, которую предали, а ту, которая прошла через все эти испытания и осталась собой. Живой. Светящейся.
