— Ольга Сергеевна, отчёт подписан, могу отправлять? — робкий голос Ларисы нарушил напряжённую тишину кабинета.

— Ольга Сергеевна, отчёт подписан, могу отправлять? — робкий голос Ларисы нарушил напряжённую тишину кабинета.

Ольга Сергеевна не сразу подняла глаза. Взгляд её был пустым и уставшим, будто за последние сутки она прошла марафон по минному полю. Левый глаз дёргался с самого утра, тонкой дрожью, почти незаметной, но предательски раздражающей. Она устало потерла висок и с усилием отвлеклась от таблицы на экране.

— Отправляй, Лариса. — Голос её был хрипловат, как будто каждое слово нужно было вытаскивать изнутри с усилием. — А мне, если что, скажешь, что я в обед вышла и не вернулась.

Лариса сжала губы, кивнула и бесшумно закрыла за собой дверь.

Ольга закрыла ноутбук. Стало темно, как будто вместе с экраном отключился и источник жизни. Она откинулась в кресле и на мгновение прикрыла глаза. Картинка перед внутренним взором замерцала: длинные нули, даты, счета, графы — и рядом жирной строкой:

«Прочие непредвиденные расходы — 512 870 ₽».

Сто двадцать тысяч — ровно столько она перевела за последний квартал на карту Валентины Сергеевны. «На лекарства от давления», «на анализы», «на уколы в частной клинике, тут хорошие врачи, не то что в вашей поликлинике», «на продукты, потому что пенсия маленькая и Ванечке нужно мясо».

Ванечке — это сын. Муж. Тридцать семь лет. Без работы третий месяц. Или четвёртый? Ольга уже не считала. Он не пил, не бил, не кричал. Просто не работал. Сидел в зале, играл в танки, ждал «нормальной вакансии». Ходил, правда, по собеседованиям, но возвращался всегда с одной и той же мрачной миной:

— Там копейки предлагают, Оль. Неуважение. Да и график идиотский. Я не мальчик на побегушках.

— А ты кто? — однажды не сдержалась она. — Гендиректор? Ты вообще кем сейчас себя считаешь?

Он посмотрел на неё обиженно. Молча. В этом молчании было больше претензии, чем в любом крике. А на следующий день появился бульон на плите. Приготовила Валентина Сергеевна.

— Оля, ты не переживай, — сказала тогда свекровь мягко, опуская ложку в кастрюлю. — Мальчику тяжело сейчас. Ты же сильная. Ты за нас троих держишься.

“За нас троих” — сказала она. Как будто они были одна семья. Как будто эти трое были командой.

Всё началось тихо. Обычно.

Когда они с Иваном поженились, Ольга была бухгалтером на одном из предприятий — зарплата стабильная, не слишком большая, но уверенная. Иван работал в отделе продаж. Болтливый, обаятельный, с хорошей памятью на лица. Он приносил домой цветы, шутки, рассказы о клиентах. Они жили в съёмной однушке, мечтали взять ипотеку. Мечтали по-настоящему, вместе — писали таблицы в Excel, обсуждали, как сэкономить, и даже спорили, какой плитку выбрать для будущей кухни.

Первое тревожное «но» появилось через год — когда Иван ушёл с работы. “Не сошлись с начальством.” Потом ещё одна попытка. Потом фриланс. Потом снова что-то не пошло.

— Ты не переживай, — говорила свекровь. — Главное — здоровье. Деньги можно всегда заработать.

Когда заболел тесть, Ольга без слов взяла на себя все траты на лекарства. Считала, это нормально. Она же в семье. Потом умер он — тихо, дома, на руках у Валентины Сергеевны. Тогда же она впервые произнесла:

— Я к вам перееду. Одна я не смогу.

Ольга сначала подумала, что шутка. Потом — что временно. Потом — что у неё выбора нет.

Три года спустя Ольга просыпалась утром и включала чайник в полной тишине. Иван ещё спал. Валентина Сергеевна — тоже. Она уходила раньше всех, возвращалась позже всех. Сама готовила ужин. Сама убирала квартиру. Сама записывала свекровь к врачам. Сама платила за них всех.

Сама выносила мусор.

Сама — себя.

С того утра, когда её глаз дёргался особенно сильно, она приняла решение.

Ольга ушла.

Один чемодан. Никаких криков. Никаких объяснений.

— Ты что, психанула? — ошарашенно спросил Иван, когда увидел её с чемоданом в дверях.

— Я ухожу, — спокойно сказала она. — Я больше не хочу быть вашей спонсорской программой.

— Ты с ума сошла, да? Тут твой дом. Квартира! — голос его стал громче. — Ты что, оставляешь всё?!

Она усмехнулась.

— Нет. Это вы уходите. Квартира — моя. Куплена до брака. Ипотека на мне. Ты жил в ней. Теперь — съезжай. Можешь с мамой. Или без. Но без меня.

Он смотрел на неё, как на чужую. Как будто не верил. Как будто женщина, которая всегда тащила на себе всё, вдруг оказалась той, кто может бросить.

Свекровь кричала. Обзывала. Сначала мягко: «Ты не в себе», потом громче: «Ты предательница», а потом уже просто по-уличному. Ольга молчала. Потом вызвала такси.

Всё случилось за два дня.

Прошло четыре месяца.

Кабинет остался тот же. Работы — меньше не стало. Но глаз больше не дёргался. Вместо этого по утрам появилось странное чувство: свободы. Одиночество. Да. Пустота — да. Но тишина. И никто не спрашивает: «Где деньги?», никто не намекает: «Ты же сильная», никто не делает обиженное лицо, если на обед — пельмени, а не запечённая утка.

Ольга сняла одну комнату. Да, однушку с обычным ремонтом. Зато сама. Сама выбирает, что есть. Сама смотрит, что покупать. Сама включает музыку. Или не включает. Никто не трёт ей глаза «радио помехами». Никто не спрашивает, зачем она платит за фитнес. Никто не трогает её книги на полке. Никто не осуждает, если она засыпает с вином и сериалом.

В отделе ходили слухи. Кто-то говорил: «Ольга ушла от мужа». Кто-то — «Он её бросил». Кто-то — «Квартира осталась ей, а он с мамашей теперь судится». Никто не знал наверняка. И Ольга не опровергала.

Её не интересовало. Она знала, кто прав.

Она знала цену, которую заплатила за спокойствие.

Однажды вечером она пришла домой, включила свет и заметила, что на подоконнике расцвела герань. Маленькие алые цветки — как знак. Как будто дом отозвался: ты теперь своя.

Она присела рядом, положила ладонь на колено и впервые за долгое время улыбнулась по-настоящему.

Не потому что надо.

А потому что можно.