Её сын выгнал её из дома.
Ей было семьдесят два, когда за ней закрылась дверь — не с грохотом, не со скандалом, а тихо, буднично. Даже чересчур тихо. Так тихо, что сердце закричало в этой тишине.
Она не стала оборачиваться. Не позволила себе. В руках — старенький чемодан, видавший ещё советские гостиницы и поезда дальнего следования. Он скрипел, ткань облезла по углам, молния заедала. Но в нём было всё, что у неё осталось: пару смен белья, аптечка, расчёска, семейные фотографии и один потёртый блокнот в кожаной обложке, перевязанный резинкой. Никто не знал, что именно этот блокнот был её самым большим секретом.
Никто не знал, кем была Эвелин на самом деле.
У калитки она задержалась на мгновение — не чтобы попрощаться, а чтобы выдохнуть. Рядом с домом рос старый клён. В детстве Джейсон собирал под ним жёлуди и бросался ими в голубей. Теперь он стоял у двери, взрослый, хмурый, в халате, с руками, скрещёнными на груди. Рядом — его жена, Мелисса. Холодная, как промокший бетон, с полуулыбкой, которую надевают, когда наконец добились желаемого.
— Мам, — сказал Джейсон, не глядя ей в глаза. — Пойми, мы не можем позволить себе содержать тебя. У нас двое детей. Мелиссе приходится брать подработки, я и так перерабатываю. У нас нет места. Нам самим тяжело.
Она молчала. Она знала, что спорить бессмысленно. Его решение уже не подлежало обсуждению. Это не был порыв — это был план.
Они готовились к этому.
Они ждали, когда она станет неудобной. Когда она, потеряв работу в маленькой библиотеке, перестанет «вкладываться».
Больше не было смысла терпеть старую мать в доме. Не было выгоды.
— Это не из-за того, что мы тебя не любим… — добавил он, словно оправдываясь перед самим собой.
Но никто её не обнял.
Она шла вдоль улицы с чемоданом, который громко катился по неровному асфальту. Прохожие оборачивались. Кто-то узнал её — «А, это же мама Джейсона!». Но никто не подошёл.
Один мальчик на велосипеде прокатился мимо и крикнул:
— Бабушка, вам помочь?
Она покачала головой, слабо улыбнулась.
Старость, как известно, наступает в день, когда ты больше никому не нужен.
Она добралась до вокзала к закату. Села на лавку, открыла термос с остатками чая. Медленно пила, глядя, как вечер опускается на город.
В её голове крутились воспоминания.
— Ты знаешь, что я ради тебя отказалась от всего? — шептала она когда-то Джейсону, когда он был мальчиком и простуженно сопел у неё на коленях. — Карьера, поездки, подруги. Всё отложила. Потому что ты был смыслом.
А теперь…
Теперь её сын не позвонил даже такси. Просто закрыл дверь.
Но Эвелин не была слабой.
Она знала, что этот день однажды настанет. И она готовилась.
Когда ей исполнилось пятьдесят, она начала писать. Втайне от всех. Сначала дневники. Потом — рассказы. Потом — целые романы. Она печатала по ночам, пока семья спала, вытирая слёзы и чернила. Героини её книг — такие же женщины, как она: брошенные, забытые, но несломленные.
Всё это она собирала в тот самый блокнот, который сейчас лежал в её чемодане. На последних страницах — коды доступа, адрес электронной почты, договор с небольшим литовским издательством, где под псевдонимом Eva L. Nash были опубликованы три романа. Один из них — “Пока ты спишь” — вышел в Германии. Второй — “Дом, где не пахнет хлебом” — перевели на французский.
Её книги читали тысячи. Но никто не знал, кто она.
Она не собиралась жить на улице. Она не собиралась унижаться и просить помощи у друзей. У неё был план.
В пригороде, недалеко от моря, стоял маленький домик — дача её двоюродной тёти, давно пустующий. Эвелин узнала, что его можно выкупить за символическую цену, и годами откладывала по чуть-чуть со скромной зарплаты. Недавно она перевела деньги, подписала бумаги. Дом стал её. Там не было отопления, но были стены и крыша. Была свобода.
И теперь — у неё была возможность писать. По-настоящему. Без прерываний. Без упрёков. Без внуков, кричащих в коридоре. Без чужих кастрюль и чужих взглядов.
В поезде она сидела у окна. За стеклом проносились поля, села, остановки. Она доставала свой блокнот и делала пометки. Новая идея крутилась у неё в голове — роман о старушке, которую выгнали дети, не зная, что она владеет миллионами. Она усмехнулась.
— Нет, — шепнула она себе. — Это слишком банально. Лучше про женщину, которая становится собой только тогда, когда остаётся одна.
Поезд уносил её прочь от прошлого, прочь от боли, прочь от дома, который давно перестал быть домом.
Прошло три года.
В одном известном британском литературном журнале вышло интервью с таинственной писательницей под именем Eva L. Nash. Она не показывала лицо. Никто не знал, кто она. Но её книги теперь переводили на десятки языков. В новых романах — темы одиночества, материнства, предательства и личной свободы.
На полке в библиотеке Джейсона — книги с её именем. Мелисса читала одну из них, не зная, кто её автор.
— Очень сильно, — сказала она однажды. — Как будто написано про нас.
Джейсон кивнул. Но взгляд его стал отстранённым. Что-то в этих строках было до боли знакомым. Какие-то слова, какие-то образы — словно он уже слышал их в детстве.
Он открыл первую страницу и прочёл:
«Я не была идеальной матерью. Но я была единственной, кто не отвернулся, когда ты был слаб.
А ты отвернулся, когда я стала слабой.
Это тоже выбор.
Но не мой».
А тем временем, у моря, в маленьком домике с облупившимися ставнями, женщина в тёплом шарфе наливала себе чай, садилась за стол и писала.
У неё было имя, данное при рождении — Эвелин.
Но теперь она называла себя иначе.
Она была собой.
