Оксана действительно старалась. Каждый раз, когда Светлана Давидовна звонила, она откладывала свои дела, ехала через полгорода с авоськами, полными продуктов, и улыбалась, даже когда было невыносимо тяжело. Она не жаловалась. Она пыталась соответствовать.
Но однажды, вернувшись домой поздно вечером после очередной «экспедиции» к свекрови, она обнаружила Бориса в тапках и футболке с надписью «Лучший муж». Он лежал на диване, хрустел чипсами и смотрел футбольный матч. На вопросительный взгляд жены он лишь пожал плечами:
— Мамуля сказала, что ты сама предложила помочь.
— Я… предложила? — Оксана замерла. — Она позвонила и сказала, что ты говорил, будто я свободна…
— Ну, да, я так и сказал. Ты же всё равно не планировала ничего, — невозмутимо ответил он.
Оксана села на край дивана. В груди что-то сжалось.
— Боря, а ты вообще понимаешь, что я устаю? Что у меня работа, свои дела, желания?
Он нахмурился:
— Что ты начинаешь? Мама старается, она одна, ей тяжело. Ты же знаешь — у неё давление, суставы, и вообще… Она многое для нас сделала!
«А я? — хотелось закричать. — Разве я — никто?»
Но она промолчала. Снова. Как и всегда.
Всё изменилось в день рождения Светланы Давидовны.
Оксана с утра прибежала к ней с шарлоткой, подарком и букетом. Целый день она провела на кухне, помогая с салатами, сервировкой, надуванием шариков — всё, как требовала «традиция».
Когда гости начали собираться, Оксана надела своё лучшее платье, поправила макияж и вышла с улыбкой.
И всё бы ничего, если бы не один диалог, подслушанный ею случайно.
— Ну как тебе Оксана? — спросила соседка Лидия Николаевна, прихлёбывая чай.
— Ммм… хорошая девочка, старается, — с оттенком пренебрежения сказала Светлана Давидовна. — Но всё-таки не Ирина. Вот Ирина — это да! Та прямо сама предложила переехать к свекрови, чтобы быть рядом! А Оксана — эмансипированная, карьеристка. Только делает вид, что хорошая. А внутри — холодная. И к Бореньке у неё, я думаю, чувства не те…
Оксана отпрянула, как от пощёчины. Всё внутри рухнуло. Слезы навернулись сами собой, но она удержалась. Поставила торт на стол и тихо ушла, не дожидаясь тостов.
— Ты ушла? Без объяснений? — возмущался вечером Борис. — Мама в шоке!
— Пусть будет. Мне надоело. Боря, я не служанка. Не прислуга. Я твоя жена, но я чувствую себя гостьей в собственной жизни.
Он посмотрел на неё, как на чужую.
— Тебе не угодишь, да? Всё не так, всё плохо. А ты подумала, что мама старая? Что она хочет доброты?
— А я? Мне двадцать семь, и я уже не живу — существую. Под диктовку. У тебя мама — центр вселенной, а я? Я где в этом уравнении?
Он не ответил. Лишь закрыл за собой дверь спальни.
Оксана осталась одна. И впервые за долгое время — без страха, без сожаления — подумала: «Может, стоит уйти?»
Следующее утро было непривычно тихим. Борис ушёл на работу раньше обычного, не попрощавшись. Телефон молчал. Ни звонков от свекрови, ни сообщений от мужа.
Оксана посмотрела на себя в зеркало. Взгляд уставший. Кожа бледная. Глаза… чужие.
— Я потеряла себя, — прошептала она. — Где та девочка, которая мечтала открыть своё дело? Которая смеялась, рисовала, жила?
Ответа не было.
И тогда она сделала то, чего раньше никогда не делала. Взяла выходной и поехала к подруге, с которой не виделась больше года. Наташа жила в маленькой уютной квартире, пахло кофе и свободой.
— Господи, Оксана, ты выглядишь, как будто тебе сорок и трое детей! — воскликнула та, обняв её. — Где твоя искра?
И Оксана расплакалась. Без слов. Просто сидела и позволяла слезам течь. А Наташа слушала. Не перебивала. Не осуждала.
— Ты не обязана быть тенью, — сказала она тихо. — Ты — не чья-то функция. Ты — человек. Женщина. У тебя есть право жить, как ты хочешь.
Эти слова стали поворотной точкой.
Вернувшись домой, Оксана написала письмо. Настоящее, бумажное. Светлане Давидовне.
«Дорогая Светлана Давидовна.
Благодарю вас за всё. За то, что воспитали Бориса, за заботу, за традиции. Но я больше не могу. Я устала. И не от вас — от ожиданий. Я больше не буду примером идеальной невестки. Я просто буду собой.
Простите, если разочаровала. Но я выбираю себя».
Она оставила письмо на тумбочке. И ушла.
Прошло две недели.
Оксана жила в съёмной квартире с окнами на железнодорожные пути. Поезда гудели, как будто напоминали: жизнь идёт дальше, хочешь ты того или нет. Первые дни она просыпалась в холодном поту, по привычке хватаясь за телефон — вдруг Светлана Давидовна что-то попросила, вдруг Борис написал… Но экран был пуст. Молчание — как вакуум.
Она ждала. Хотя клялась себе, что не будет. Просто ждала. Слов. Объяснений. Хоть чего-нибудь.
И вдруг — звонок.
Номер незнакомый.
— Алло?
— Это… это я, — хриплый голос. Светлана Давидовна. — Оксаночка, можно… можно я к вам приеду? Просто поговорить. Я вас не уговаривать. Я… Я вас прошу.
Оксана хотела сказать «нет». Она уже начала было говорить. Но что-то в голосе женщины — не надменность, не привычный упрёк, а слабость — остановило её.
— Хорошо, — ответила она. — Только без моралей. Без традиций. Просто как человек с человеком.
Светлана Давидовна пришла в пальто, не по сезону тёплом, и с двумя пакетами: в одном был торт «Птичье молоко», в другом — старый фотоальбом. Она прошла в комнату несмело, как школьница, впервые попавшая к директору.
— Это не для шантажа, не подумай, — сказала, ставя альбом на стол. — Просто… я хотела тебе кое-что показать.
Оксана молчала.
Светлана открыла альбом и показала фотографию. Молодая женщина — в выцветшем сарафане и с ребёнком на руках. Уставшая. Слишком серьёзная для своих двадцати.
— Это я. А вот Боря. Ему тут полгода. Муж тогда ушёл. Сказал, не для того жил, чтобы слушать сопли и пелёнки. Остались мы вдвоём. А свекровь — строгая, ты знаешь. Говорила: «Хочешь жить под крышей моего сына — соответствуй». Я и соответствовала.
— А потом стали требовать того же от других? — тихо спросила Оксана.
— Да, — кивнула Светлана. — Я думала, что если я смогла, и другие смогут. Что это правильно. Что женщина обязана быть терпеливой. Послушной. Удобной. Как я. А ты… ты другая. Ты не тень, Оксаночка. Ты свет. И я этот свет пыталась задушить своими лекциями, страхами, болезнями…
— Почему? — в голосе Оксаны дрожали эмоции. — Почему вы не остановились? Когда видели, что мне больно?
Светлана закрыла альбом и посмотрела на неё влажными глазами.
— Потому что я боялась. Что Боря тебя выберет, а не меня. Что ты отнимешь его любовь. Что он перестанет быть моим… мальчиком.
Оксана впервые за всё время увидела в этой женщине не свекровь-тирана, а старую, одинокую мать. Со всеми её страхами, с обидами, болью и глубокой усталостью.
— Боря взрослый человек, — сказала она. — Он может сам решать, кого любить. Это не война за сердце сына, Светлана Давидовна. Это… семья.
Женщина кивнула и вдруг начала плакать. Беззвучно. Как плачут те, кто долго не позволял себе слабости. Оксана подала ей салфетку. Молчали вместе. На этот раз — по-настоящему.
Вечером, когда Светлана ушла, оставив торт и открытку с коротким «Спасибо за всё», в дверь позвонили снова.
Борис.
— Привет, — неловко улыбнулся он. — Я узнал, что мама к тебе заходила.
Оксана не пригласила его сразу. Просто стояла в дверях, рассматривая человека, с которым ещё совсем недавно делила кровать, мечты, планы.
— Я слушаю, — коротко сказала она.
— Я был трусом, — признался он. — Удобно было переложить всё на тебя. «Ты справишься», «Ты же сильная» — эти слова прикрывали мою слабость. Я не видел, как ты устаёшь, как гаснешь. А знаешь, почему? Потому что был уверен, что ты — подарок, который всегда рядом. Без условий. Без вопросов.
Она молчала.
— Я не пришёл просить вернуться, — продолжил Борис. — Я пришёл сказать: если однажды ты захочешь начать всё заново — не как невестка, не как тень, а как женщина, которая знает себе цену… Я буду рядом. Если позволишь.
Он протянул ей небольшой блокнот. На обложке — надпись:
«Моя жизнь. С чистого листа».
Оксана открыла первую страницу. Там было написано всего одно предложение:
«Хочу быть рядом с тобой. Не управлять. А идти рядом».
Оксана долго сидела у окна. Поезда проносились мимо, гудели, исчезали в ночи.
На тумбочке лежали две вещи: письмо свекрови и блокнот Бориса. Она взяла ручку. Написала под его строками:
«Ты можешь идти рядом. Но мой свет — мой. И он больше не будет тенью».
Она улыбнулась.
И впервые за много месяцев — заснула спокойно.
