— Тамара?.. — голос мужчины дрогнул, как будто он сам не верил в то, что видит.
Она не могла отвести от него глаз. Перед ней стоял не просто какой-то «мужчина на час», а… Николай. Тот самый Коля, с которым они танцевали под «Синюю вечность» в клубе сорок лет назад, с которым планировали уехать в город, завести детей, прожить жизнь… Но он исчез. Исчез, будто его никогда и не было.
— Ты… живой?.. — Тамара прошептала, не веря глазам.
— Живой, Тамарочка. Я даже больше скажу — я теперь, считай, «на час», — криво усмехнулся он, почесывая затылок.
Сзади у него в руках был чемоданчик с инструментами и скромный букет ромашек, явно купленный у трассы.
Тамара постояла молча, пытаясь осознать, что происходит. Голова закружилась. Она схватилась за косяк двери и вдруг вспомнила: он же ей говорил, что если когда-нибудь вернётся, принесёт ромашки.
— Ты же… ты же с Зиной в Германию уехал! — выдохнула она.
— Да какая Германия… Зина, как оказалось, в бухгалтерии сильна, а в любви — так себе. Жили как соседи. Детей не было. Умерла два года назад, я вернулся. Да только не знал, как тебе на глаза показаться… — Николай отвёл взгляд.
Тамара резко повернулась, скрывая набегающие слёзы. Где-то в глубине души она ждала этого дня всю жизнь. Ждала, ненавидела, молилась, забывала — и снова вспоминала.
— Так ты… что, теперь по вызову ходишь? — хмыкнула она, пряча глаза.
— Да ну какой я тебе по вызову… Устроился в сервис, чтоб занять себя. Увидел заявку на «ул. Садовая, дом 5» — сердце екнуло. Приехал — и вот ты.
— А я думала, забор мне чинить будешь…
— Починю! И забор, и крышу, и проводку. Только если ты меня пустишь.
Она молча отошла в сторону, открывая дверь. А через минуту уже кипятился чайник, пахло сушками, и Коля — её Коля — сидел за тем самым столом, за которым она сорок лет пила чай в одиночестве.
— Ты ведь специально не писал? — тихо спросила она.
— Поначалу — да. Боялся. Потом — не знал, как. Потом — стыдно стало. А потом жизнь покатилась… А сердце-то всё равно с тобой.
Тамара тяжело вздохнула.
— Я думала, сдохну одна в этой хате. Без любви, без тепла. А оно, вот оно, пришло — с чемоданом и ромашками.
— Прости, Тамарочка… Прости, что не был рядом, когда умирала твоя мама. Прости, что не держал тебя за руку, когда ты плакала по ночам.
— А кто тебе сказал, что я плакала? — вскинулась она, но в глазах всё же блестела влага.
— Сердце подсказало.
Тамара встала, подошла к старому комоду, открыла ящик. Достала пожелтевшее письмо.
— Это последнее, что у меня от тебя осталось. Я его раз двадцать в детдоме перечитывала, пока мою сестру не забрали. А потом жизнь — одно да потому…
— Так ты была в детдоме после?
— Мама умерла, отец пропал, а я осталась — одна. И ты исчез. Соседи сдали меня в приют. Я думала, ты и знать не хочешь.
Коля опустил голову.
— Если бы знал…
— Да поздно теперь всё. Но раз пришёл, раз судьба дала шанс… — она вытерла слезу. — Пошли-ка, покажу тебе, где крыша течёт.
Он встал, поправил ремень, и пошёл за ней. Но в глазах его уже не было страха. Там был свет. Свет, который, казалось, освещал саму жизнь.
А за окном лаяла старая Муха, налетал вечерний ветер, и с неба вдруг упала капля — первая за всё лето.
— Вот тут, видишь? — Тамара ткнула пальцем в сгнившую доску забора. — Ещё немного, и скотина с огорода ко мне полезет, как на экскурсию.
Коля кивнул, оглядел участок и хмыкнул:
— Ну и хозяйство у тебя… Забор — как из анекдота. Стоит, потому что не знает, что пора падать.
Тамара невольно улыбнулась:
— Ты всегда так шутил. Всё вспоминаешь?
— Как можно забыть? — Коля уже доставал из ящика молоток и гвозди. — Помнишь, как мы с тобой на реке чуть лодку не утопили? Ты с пирожками, я с гитарой… А ты — «Коля, не балуй!» — передразнил он.
— Баловник ты всегда был, — буркнула Тамара, но глаза её снова блеснули.
Пока он чинил забор, она стояла чуть в стороне, глядя, как ловко у него идут руки, как взмахивает молоток, как снова оживает двор. В груди было непонятное щемящее тепло. Она сама себе не хотела признаваться, но в душе вспыхнул огонёк. Тот самый — забытый, тёплый, почти детский.
— А может, и крышу залатаем? — предложил он, стаскивая куртку. — А то как-то обидно: баба у тебя славная, а дом — весь в слезах.
— Дом плачет, потому что его давно никто не любил, — пробормотала она.
— А теперь будем любить. Вместе. — Его голос стал вдруг тихим, почти неуверенным.
— Ты не торопись, Коль. Мы с тобой уже не мальчишки. У нас и сердца уже не те, и кости хрустят при вставании.
— Сердце — оно как забор. Если держится, значит, ещё не всё потеряно.
Она смеялась. Смеялась громко, заразительно, так, как не смеялась лет двадцать. И тут в калитку заглянула Екатерина.
— Ну надо же, Тамара! Ты что ж, и правда себе мужика заказала? И такой, слушай, ещё и красивый!
Коля вытер пот со лба:
— Николай. Мужчина на… э-э… пока неясный срок.
— Екатерина, иди обратно, — сердито буркнула Тамара. — Это не твоё дело.
Но Екатерина уже вытащила телефон.
— Так, сейчас я в деревенский чат напишу, чтоб все знали: у Тамары ремонт и романтика!
— Только попробуй! — пригрозила Тамара.
— Да ладно тебе, баба Тамара, пусть народ порадуется. А то все ходим с лицами, как в похоронной… А у тебя тут, гляди-ка, вон как глазки светятся.
Когда Екатерина ушла, Тамара села на лавку.
— Вот и пошли слухи. Завтра на базаре только и будут судачить: мол, старуха с ума сошла, развлекаться вздумала.
— А пусть говорят, — пожал плечами Коля. — Лишь бы ты улыбалась.
Она посмотрела на него и вдруг сказала:
— А хочешь борщ? По-старинке, как ты любил. Со сметаной.
— Ты ещё спрашиваешь! У меня желудок уже сам пошёл на кухню.
Он вошёл в дом и вдруг застыл в коридоре.
— Тамара… А это что? — Он указал на стену, где висела старая фотография — пожелтевшее фото, на котором они были вдвоём. Молодые, счастливо обнимающиеся на фоне клёнов.
— Я его не снимала. Никогда. Даже когда замуж выходила.
— Ты же была замужем?..
— Была. Два года. Он ушёл к продавщице. Сказал, я слишком молчу. А я молчала, потому что думала всё о тебе.
Коля подошёл ближе.
— Можно, я обниму тебя? Хоть чуть-чуть?
Она вздохнула, опустила глаза, а потом тихо сказала:
— Если только не на час. А хотя бы до вечера.
Он обнял её крепко, бережно, словно боялся сломать. А за окном вечерело. Солнце садилось за край леса, и старый забор уже не казался таким унылым. Он будто расправил плечи.
— Завтра с утра крышу начну, — сказал он, — но главное — сердце твоё латаю. Понемногу.
Она не ответила. Только сжала его руку.
Наутро Коля снова стоял у крыльца с инструментами, в майке, которой, по словам Тамары, не хватало только надписи «Супермен на пенсии». Он щурился на крышу, почесывал лысину и говорил сам себе:
— Ну что, Николай Петрович, альпинист из тебя как из табуретки рояль. Но лезть надо…
— Ты только не упади! — крикнула Тамара из окна. — Второго «мужчины на час» у меня в бюджете не предусмотрено.
Он засмеялся, поднялся по лестнице, а она смотрела снизу, прижав руку к груди. Странное ощущение — за долгие годы она впервые боялась не остаться одна, а кого-то потерять.
— Всё починю! — прокричал Коля сверху. — И даже то, что внутри тебя сломалось. Слышишь, Тамарка?
Она отвернулась, чтобы он не увидел, как снова блестят глаза.
К обеду он спустился с крыши, утирая пот. Лицо красное, рубашка мокрая, но счастливый. В доме пахло щами и пирогами, а на столе уже стояли два бокала и бутылка домашнего вина, которую Тамара берегла на случай «особенного дня».
— Ну, за крышу! — торжественно подняла бокал она.
— За встречу, которую ждали сорок лет, — добавил он.
Вино слегка ударило в голову. Тамара сидела напротив и улыбалась, как девчонка. И вдруг Коля встал, подошёл к ней, встал на одно колено. Неуклюже, со скрипом.
— Что ты делаешь, дурак? — ахнула она.
— Тамарочка, я всё понимаю — возраст, время, обиды, память… Но я хочу быть рядом. Не «на час», не на день, а пока жизнь отпустит. Разреши мне быть стариком рядом с тобой.
Она рассмеялась сквозь слёзы:
— Ты с ума сошёл, Коля! Мы ж старые, ты посмотри на нас. Какие уж тут признания.
— Старое — это сыр в подвале. А мы просто опытные, — подмигнул он.
Она вдруг замолчала, потом медленно встала, обняла его, как будто боялась, что он исчезнет, как в тот раз.
— Только если ты обещаешь не исчезать больше. Никуда. Даже в туалет — с предупреждением.
— Обещаю. Даже храпеть буду с твоего разрешения.
Вечером пришла Екатерина — с пирогом и глазами размером с самовар.
— Тамара… Да у вас тут… свадьба что ли намечается?
— Пока нет. Но если ещё раз заглянешь без звонка — будет похороны твоего пирога, — отрезала Тамара, пряча улыбку.
Екатерина посмотрела на Колю:
— А ты, мужичок, крепко держись за неё. Уж если баба Тамара пустила кого-то в дом, значит, это судьба.
— Я держусь, как за последний шанс, — серьёзно сказал он.
— Вот и молодцы. А то все думают, что после шестидесяти — только кладбище да поликлиника. А тут у вас — любовь. И забор!
Прошла неделя. Коля поставил новые водостоки, починил старую печку, даже в сарае завёл порядок. А Тамара… Тамара цвела. Пекла пироги, смеялась, снова начала вязать.
— Я не знала, что счастье может так просто выглядеть, — шептала она по вечерам, когда они сидели у окна с чашкой чая.
— А я не знал, что всё можно начать сначала. Даже если волосы уже седые, а суставы — скрипучие, как дверь в подвале.
— У нас нет детей, Коль, — вдруг сказала она однажды. — И, может, не будет… Но у нас есть мы.
Он кивнул и взял её за руку:
— А ты не заметила? Вон, Муха на нас как на родителей смотрит. Может, ещё и козу заведём?
— Вот только козы мне не хватало! — рассмеялась она.
Прошла ещё неделя. Вся деревня уже знала, что у бабы Тамары появился «не мужчина на час, а мужик навсегда». Приходили за советом, за солью, за счастьем — поглядеть.
— Ты теперь у нас символ надежды, — говорила Екатерина. — Мол, если у Тамары получилось — и у нас получится!
А однажды Коля вышел на крыльцо с коробкой.
— Тамарочка, я тут… кое-что для тебя сделал.
— Что ещё за фокусы?
Он поставил коробку на стол, открыл. Там лежали: новый фотоальбом, старая гитара, починенная им, и табличка — «Дом, где живёт любовь».
Она молча смотрела. Потом села рядом. Положила голову ему на плечо.
— Спасибо, что вернулся. Пусть поздно, пусть с гвоздями… Но ты вернулся. А сердце, Коль, ты и правда починил. Не молотком. А собой.
Он молча поцеловал её в макушку.
А старый дом, починенный забор и крыша, наконец-то вздохнули с облегчением. Потому что в нём снова жили двое. И звали их — Тамара и Николай. И была у них любовь. Настоящая. Не «на час», а на жизнь.
